Сила театра

[Nutk-bs]

Я не хожу в театр.

Уже несколько лет я просто не могу себя заставить пойти в театр и сесть в кресло партера. Да чего там, даже на галерку заставить себя сесть не могу. Душат слезы, смех и необоснованные предчувствия, а по углам мерещатся призраки.



На самом деле, это лирика и все проще.

Однажды я вдруг решил, что жизнь - это не совсем шоколадный батончик, и нужно бы попробовать ее горькую часть. Спуститься, так сказать, на дно. В то время меня как раз вышибли из университета (было, было за что, чего скрывать!) и сплошные жизненные флэш-рояли сменились тяжелым перебором. Поле для деятельности открывалось широчайшее - хошь, на печке лежи, как Илья Муромец; хошь, щуку жди, как Емеля. Все на той же печке, кстати.

Терять было нечего, и я решил с печки слезть.

А тут очень кстати подвернулась и вакансия. Романтическая донельзя. Драмтеатр, должность монтировщика декораций, или рабочего сцены, говоря по-другому. О, какие мысли бродили в моей голове, когда я шел туда устраиваться на работу! Это же театр, святая святых, актеры, приобщение к прекрасному, жизнь за кулисами - богема!

Идиот.



* * *

Приняли меня сразу, потому что посмотрели на внешнюю "фактуру" и решили - этот подойдет. Для чего подойдет, я понял чуть погодя.

На улице стоял октябрь, но мне сразу стало все равно. Работа монтировщика... вы знаете, что такое работа монтировщика? Вряд ли. Монтировщик на сцене - царь и бог, и редкий режиссер после премьеры нового спектакля не ставит бригаде бутылку, да не одну. А если не ставит - такому лучше бы и на свет не родиться и внимательно смотреть, чтобы не зашибло случайно упавшей декорацией.

В первый раз я перешагнул порог монтировочной и внимательно посмортел на бригаду. Бригада молча посмотрела на меня. Из восьми человек в тюрьме не сидели только трое - я, бригадир Даня и бывший коверный клоун Степа. Дане сидеть было не нужно, своим зверским внешним видом он мог убить на расстоянии.

Остальные старались соответствовать.

Будни начались сразу.

Декорации оказались тяжелее, чем я думал.

С тех пор из всех спектаклей я больше всего люблю детскую постановку "Все мыши любят сыр" (вот и сейчас невольная улыбка... ха-ха) и комедию "Деревня". В "Мышах" декорации представляли из себя сплошные складные грибы шизоидного цвета и маленький домик, а в "Деревне" - плетень на плетне. Выходишь в антракте, скрипя смазными сапогами и потряхивая дурацкой бумажной розой на картузе, и уносишь несколько плетней. Красота и всей работы на полчаса.

Зато вот, например, "Мирандолина"...

Поясняю: постановка эта высоко костюмирована. Барышни в кринолинах, господа в камзолах и париках. Средние века, водевиль и все такое. Черт бы с ним, со Средневековьем, но рама! Рама!

На сцене стоял замок с балконом. Балкон - железные балки на болтах, сверху замаскированные под кирпич. И остальной замок такой же. Рама балкона весила 330 килограммов. Триста тридцать. Неотвратимость какая-то в этих словах. И однажды, при подъеме, она одним краем упала вниз. Меня и клоуна Степу смахнуло легкими пушинками и развесило на брезентовых матах в районе пожарного гидранта. Удивительно, даже ребра не поломало.

А вы говорите - ах, "Мирандолина"...

Знакомая девушка, год спустя при мне восторгавшаяся постановкой, долго не могла понять, отчего я тихо шепчу страшные проклятья и не соглашаюсь пойти с ней немедленно насладиться чудесным зрелищем.



* * *

Или вот еще - дуб. Обычный дуб. И стоит он аккуратно посередине сцены, и принадлежит к декорациям спектакля "Виндзорские проказницы". Шекспир, значит, и племянники его в лице режиссера. Дуб - это такой толстенный ствол, скрученный из сварной арматуры и покрытый снаружи брезентом, крашенным художниками во главе с Натальей "Штирлей" под рельефную кору. В стволе дупло, а сбоку ко всему этому безобразию крепится не менее толстая ветка. На двух дверных петлях. Скрип-скрип, липовая нога... Не хватало только чучела совы в дупле, но однажды и это случилось, только роль чучела сыграл я. Когда студенты-практиканты из института культуры, будь он неладен, весело кинулись увозить дуб со сцены во время репетиции. Их же хлебом не корми - дай чего-нибудь увезти. Не сдвигается? - а мы сильнее потянем! Не тянется? - а мы крепкие, эй, ухнем, сама пойдет!

Пошла...

Дуб стоял на застопоренной поворотной тележке. Стопоры благополучно выбило - дело-то молодое, дурное и нехитрое. И тележка поехала. А дуб поехал в другую сторону. На меня. Я успел только присесть и позвать маму, и в тот же миг был накрыт многосоткилограммовой арматурой. Содрогнулась вся сцена.

Бог есть, и в тот день ему было очень весело. Иначе с чего бы он надел на меня дуб точно дуплом? Говорят, когда меня вытащили, я был очень похож на филина - такие же глаза и общее выражение лица. И клювом щелкал так же колоритно.



* * *

В перерывах между монтажом бригада пила. Горькую. Горькой ее исправно снабжал мужичок, проживавший в соседнем доме. Сам я его никогда не видел, потому что обмен пустой стеклотары на полную с доплатой происходил всегда через приоткрытую дверь и в подъездной темноте. Раз-раз - и вот уже у тебя в руках снова сумка, полная самодельной водки.

Кстати, никто с нее не болел, только бодрее работали, правда, однажды монтировщик Герасим выбежал на сцену во время последнего акта какой-то любовной мелодрамы и запел: "Влади-имирский центра-ал, вете-ер се-еверный!" - но мгновенно получил по башке от помрежа и был унесен за кулисы без чувств, так что зрители даже ничего не успели понять. Оказалось, что многие решили, будто выбегала собака - выскочило такое темное, на четвереньках, провыло что-то и исчезло. Режиссерская находка.

А так - нет, не болели. В день выпивали по восемь бутылок и работали, потому что - с утра убрать декорации после детского спектакля и поставить на вечерний (хорошо, если не на благотворительный дневной), потом убрать после вечернего и поставить на утренний. Ну и еще в Малом зале поменять сцену для репетиций очередного спектакля. Приходишь на работу в 9 утра, уходишь в 11 вечера, а что до солнца, то кто его видел-то, это солнце? Нет никакого солнца, всегда темно. Красота, и в глазах светится мысль о том, что вот сейчас бы пожрать - и спать.



* * *

И постоянно - гениальные творческие находки. Взять хоть Виталика-осветителя. Молодой такой парнишка, лет восемнадцати, густо испортаченный по всему телу скверно сделанными синими татуировками блатной тематики. Хотя вполне тихий, даже когда пьяный.

Как-то раз ему было дано задание - Виталя, а не заберешься ли ты во-он на ту ферму под потолком (Да отчего бы и нет? - радостно сказал Виталя) и не протянешь ли там специальную струну (Канешно, протяну!) и не воткнешь ли ты в гнезда (Воткнуть - это мы завсегда!) на этой струне "стрелы Купидона" - электроды заточенные с оперением? А потом, по ходу пьесы, когда героиня-инженю произносит пафосный монолог, мы дернем, и стрелы аккуратно строчкой упадут и воткнутся на авансцене. Красиво!

Виталик полез. По пути он все перепутал и отвлекся на нерабочий прожектор с перегоревшей лампочкой. А стрелы аккуратно пристроил кучкой. В гнезде.

Представьте же себе несказанное удивление героини-инженю, когда помреж дергает струну, и вокруг нее причудливо и глубоко втыкаются десять электродов, пришпиливая край тургеневского платья. Монолог завял и скончался прежде времени, а потом чуть не скончался осветитель Виталя, за которым бегал муж актрисы и искал возмездия.

Впрочем, они помирились, когда Виталя принес ему водки и извинился.



* * *

А за сценой находится "карман". Огромное помещение для декораций. Оттуда их с криками выволакивают и матерно заволакивают туда после. Там до сих пор лежит куча поваренной соли, ровно сто лет назад оставшаяся от складов купца Колокольникова. Склады переделали в пристройки театра, а соль покрылась толстой черной коркой, но если эту корку проломить - внутри соль все такая же чистейшая, мелкого помола и все в театре пользуются ей для своих нужд.

Если в "кармане" покопаться, то можно найти огромного гипсового Ленина. Или купола от древней постановки "Золотого Петушка". Или плакаты военного времени.

Или коня.

Конь - это к спектаклю "Эквус". Там все дело происходит в психушке на железных койках с панцирной сеткой. Драма, психология и куча студенческой массовки - все это неинтересно. Интересно, что в середине пьесы главный герой (тоже, к слову, псих) спит и видит, как в лучи прожектора выходит прекрасный белый конь.

Коня регулярно брали напрокат на ипподроме, и животное привыкло ко всему. В нужный момент времени, ориентируясь по репликам актера, монтажники тихонько открывали двери "кармана" и выводили коня на сцену в полной темноте. Потом ворота закрывали, и осветители давали на коня пучок света. Вот так вот - не было ничего, да вдруг - конь.

В тот раз актер частил.

То ли он куда-то торопился, то ли выпил чего.

Реплику он сказал, но осветители еще не закончили со светом. А мы уже ломанулись радостной толпой, пиная коня, почуявшего неладное: выходи скорее, скотина!

Конь, покорившись неизбежному, вышел прямо сквозь задник, как Буратино в поисках дверцы под золотой ключик. Мгновенно стихнувшие зрители увидели следующее: недоуменного белого жеребца в дыре и четыре пары глаз, смотревших в зал. Мужики в камуфляже облепили коня как морлоки, словно собирались пить из него кровь.

Если бы жеребец мог говорить, он наверно, закричал бы: "Это не я!" - и еще долго показывал бы копытом на поспешивших монтажников, расползавшихся по темным углам.

В тот раз даже кого-то наказали, впрочем, я не помню - кого.



* * *

Посреди сцены находится квадратный люк. Обычно, он никак не используется - это раньше было модно ставить классические спектакли с исчезновением.

Но иногда...

Под люком - подъемник с ручной лебедкой. На лебедку поставили Степу, того самого, бывшего коверного клоуна. А сверху на люк водрузили статую Аполлона. Или Психеи. На репетициях все шло хорошо - герой подходил к статуе, обнимал ее и произносил длинную взволнованную речь, после чего в наступившей темноте исчезал вместе со статуей в люке.

Но в тот день Степа выпил фатально много. Он умудрился заснуть как раз тогда, когда актер подошел к статуе. А заснув, Степа навалился грудью на рукоятку, которая сошла со стопора - давно говорили, нужно сделать электромотор... Хилое, тощее тело напрасно пыталось удержать рукоятку на месте.

Исчезновение актера под сценой произошло так волнительно, будто он работал отбойным молотком. Сотрясаясь, подъемник погрузился вниз, а на нем трясся герой, осыпаемый разваливающейся на глазах Психеей. Монолог же прервался звуками: "ммм... о, ебт!... блллля!... куда, нах?!!!" Потом раздался грохот и все стихло, а из люка выдуло тучу пыли. По идее, должен был раздаться зловещий хохот, леденящий кровь, но как-то обошлось без этого...



Много, много таит в себе волшебная сила театра.

Но только я к ней больше непричастен.

И в театр не хожу до сих пор.